О том как бороться с идеологией экстремизма и терроризма, и о своем видении современной ситуации в религиозной жизни Дагестана рассказала корреспонденту «АиФ Дагестан» эксперт по Северному Кавказу Института экономической политики им. Е. Гайдара Ирина Стародубровская.
Работать с «группами риска»
– Ирина Викторовна, вы часто бываете в Дагестане, и ситуацию видите изнутри. Было время, когда телевизионные хроники начинались описаниями терактов в республике. Сегодня регион перестал быть опасным?
– Сложно не заметить то, что ситуация стала гораздо более спокойная. Совершенно очевидно, что размежевания в религиозной среде сейчас гораздо менее жёсткие. И конфликты гораздо менее острые, чем они были раньше. Возникает вопрос, насколько эта тенденция долговременна? Несколько факторов привели к этому результату. Очень важный фактор состоит в том, что много сторонников вооружённой борьбы выехали в Сирию и там остались. Эти люди чисто физически, так сказать, выведены с этой арены.
Однако, если базовые условия, порождающие вооружённый протест, сохранятся, то есть серьёзная угроза того, что вырастет следующее поколение, которое станет дублировать те же модели, которые мы знали в прошлом. Я думаю, что сейчас очень подходящий момент для того, чтобы серьёзно поработать с этими условиями. Потому что, когда конфликт в разгаре, запускается так называемая спираль насилия. То есть жертвы и мученики с одной стороны порождают желание мести, это увеличивает количество жертв и мучеников с другой стороны, и это разворачивается как ужасная спираль, которая приводит к всё новым и новым жертвам. Период такого затишья, как сейчас – это период, когда прерывается, разрывается этот замкнутый круг насилия.
Сейчас надо работать с теми группами, которые являются группами риска. Это целый комплекс мер и очень серьёзной политики, которую хорошо было бы сейчас запустить. Надо стремиться втягивать их в общественную жизнь, надо заниматься их социализацией, надо смотреть, каким образом эта молодёжь может себя реализовать в мирном общественном поле, нужно способствовать распространению знаний, в том числе и исламских. Очевидно, что те радикалы, которые берутся за оружие, в значительной части, – это люди, которые понимают ислам достаточно поверхностно.
– Вы говорите о затишье, а с каждым днем растет количество людей, которые демонстрируют своим внешним видом принадлежность к тому или иному направлению в исламе. На улицах всё больше женщин в хиджабах, в том числе черных.
– Мы смешиваем два очень разных процесса. Процесс исламизации идёт. Когда запрещали женщин в никабах, их останавливали на улицах, могли забрать в полицию, это одна история. Когда это прекратилось, естественно, те, кто раньше хотел одеть никаб, теперь получил возможность. Человек себя реализовал, и вероятность того, что он радикализуется, и начнёт защищать свои идеи с оружием в руках, в такой ситуации гораздо меньше. Зачем себя защищать с оружием, когда и так можно носить никаб.
Второй момент – это угроза насилия, и это другой процесс. Это процесс, который во многом стимулируется социальными условиями, в которых люди чувствуют себя не уютно, некомфортно и не видят из этого выхода. Это во многом стимулируется культурой насилия. В 90-е годы уличная культура порождала насилие под исламскими лозунгами много больше, чем просто какие-то общие идеологические установки со стороны каких-то радикальных проповедников.
Сила или слабость?
– Было время, когда к приверженцам салафизма причисляли по выставленному вверх указательному пальцу. В наши дни, этим жестом – обращением к Всевышнему – начинают и заканчивают бои дагестанские спортсмены. И эти же спортсмены пытаются влиять на культурную жизнь – запрещать спектакли, молодежные мероприятия. Не видите ли вы опасности в этом? Они кумиры современной молодежи, и могут повести за собой множество людей...
– Те жесты, которые раньше служили причиной для того, чтобы приписать человека к той или иной непонятной категории, сегодня становятся обыденностью. Я считаю, что это опять же хорошо. Эти жесты теряют свой протестный заряд, они становятся рутиной. Люди не чувствуют, что из-за того, что они так выражают свою веру, против них могут применяться санкции.
Что касается активности спортсменов, то я совершенно не уверена, что мы должны однозначно относить это к исламу. История на самом деле для меня загадочная. На фестиваль Аниме, который разогнали, очень жёстко отреагировали самые разные люди. У меня ощущение, что это идёт от старого, традиционного отношения к жизни, от неприятия города, от неприятия разнообразия городской среды, которое будет проявляться всё равно.
И они ничего с этим сделать не смогут. Потому что это имманентное свойство городов – быть разнообразным. Поэтому, наверное, так тяжёло идет процесс преодоления традиционности, процесс выхода из хаоса, процесс транзита. Но этот процесс рано или поздно всё равно приведёт к становлению городского общества. Махачкала – почти миллионник, тут вариантов особо нет.
Они на самом деле в глубокой обороне. Они чувствуют этот образ жизни, разнообразие, которое для них мало приемлемо, оно наступает, и, в общем они чувствуют в этом смысле немножко себя загнанными в угол. Я бы не преувеличивала значение подобного рода ситуаций, я бы не сказала, что эти люди чувствуют свою силу. Я бы сказала, что это скорее проявление слабости.
– В школу приходят работники местной мечети и читают какие-то лекции. Допустимо ли это в России – светской стране, где религия отделена от государства? И кто может гарантировать, что конкретный имам такой-то мечети рассказывает детям правильные вещи?
– К сожалению, у нас мало обсуждается, что такое светское государство, и как светское государство сочетается со свободой вероисповедания. Светское государство – это, в первую очередь, отсутствие официальной государственной религии, и отсутствие отчислений религиозным организациям. С моей точки зрения, всё остальное предопределяется свободой вероисповедания. Мы живём в мире, где, вне зависимости от того, будут представители мечети ходить в школу или не будут, мы не сможем уберечь наших детей от всего того, и, наверное, бессмысленно это и неправильно это, от того разнообразного потока информации, который нам нравится или не нравится, и который сейчас поступает. Ну не пойдёт имам в школу, ну откроет ребёнок сайт какой-то и послушает проповедь другого, радикального имама, не из России, а из какой-то другой страны, и что нам делать в этом случае?
Я вижу выход в том, чтобы не пытаться всё это зажимать, задавливать и выдавливать фактически в подполье, а открыто это обсуждать. Открыто обсуждать позиции разных религиозных деятелей, разные трактовки священных исламских текстов. Тогда дети будут получать разнообразную информацию. Тогда дети не будут стремиться найти то, что запрещено. А запретный плод сладок. Дети будут современными людьми, которые ориентируются в широком потоке информации, который сейчас поступает. Чем больше мы пытаемся ограничить источник информации со стороны духовенства, которое мы можем так или иначе контролировать, тем больше на людей будут влиять те самые вербовщики. Те самые люди, которых мы не знаем, не видим, не можем контролировать, но зато они не получают оппонентов в лице тех религиозных представителей, которые могли бы им противостоять, потому только, что нам страшно их подпускать к нашим детям!
Что такое экстремизм?
– Каждый, называющий себя экспертом по борьбе с экстремизмом и терроризмом, по-своему трактует основные термины. Как бы вы определили, что такое экстремизм и что такое терроризм?
– Вы знаете, я очень не люблю эти слова и очень не хочу их определять. Я попытаюсь очертить поле, как я его понимаю. Вполне возможно, что люди, которые разбираются в этом лучше, очертят его по-другому.
Рассмотрим разнообразные исламские взгляды. Я сейчас буду говорить именно про ислам, хотя очевидно, что терроризм и экстремизм в этом смысле не привязаны напрямую к исламу. Есть так называемый традиционный ислам, есть исламский фундаментализм. Вторые отрицают сращивание религии с народными обычаями, стремятся сделать религию не просто некой духовной практикой, но образом жизни. Эти люди очень разные.
Есть аполитичные люди, есть такие, которые пытаются встроиться в современную жизнь, есть те, кто в светской среде живут максимально обособленно, замыкаясь в кругу семьи, в кругу близких друзей. Это одна позиция.
Есть люди, которые стремятся участвовать в общественной деятельности. Опять же эта деятельность может быть чисто религиозная, направленная на укрепление исламского сообщества. Благотворительность, исламский призыв, инициативы в рамках исламской уммы. Это может быть широкая деятельность, политическая деятельность, связанная с участием в выборах, с проведением общественных акций, с влиянием на людей в органах власти. Это вторая позиция.
И наконец, позиция, которая напрямую связывает ислам с вооружённой борьбой против, так сказать, в кавычках «неверных». Собственно, то, что мы называем джихадизмом! С моей точки зрения, предметом реальной озабоченности государства и предметом борьбы государства должна быть последняя группа.
Все остальные группы могут быть предметом внимания с той точки зрения, что с ними надо проводить работу, их надо пытаться втягивать в общественную жизнь, их мнение надо учитывать, потому что они тоже граждане нашей страны, граждане этой республики.
Как дагестанцы попадают в бандподполье? Наш эксперт знает несколько причин 
Годом облагораживания нрава объявил муфтий Дагестана наступающий год 
Инфекция терроризма: Как проникают в наш дом экстремистские идеи? 
Терроризм имеет свои корни в психическом устройстве человеческой личности 
Брат, стха, уци. Дагестан глазами знаменитого российского публициста