Говоря о самобытном горском духе, горском характере, мы, как правило, подразумеваем наличие в человеке особого, неордВ инарного образа поведения и мировосприятия. Горы представляются неким сакральным пространством, местом общения человека с божественным, высшим миром. Поэты не устают слагать оды о родных горах и парящих над ними высоко в небе орлах. Но вот беда, орлы остаются, а люди продолжают покидать отчие места. И, как правило, большинство, уехав однажды, уже более не возвращаются на родные пепелища и погосты. В горах, как это ни прискорбно, становится все больше заброшенных аулов.
Какие причины побуждают горцев оставлять землю предков? Где ее истоки? Об этом мы сегодня беседуем с председателем культурно-просветительского фонда «Лезгины», ученым, экологом Мирзабеком Алимовичем Алимовым.
Отлучение от гор
- Мы часами готовы сокрушаться по поводу опустевших деревень Черноземья и Поволжья и вместе с тем не желаем замечать, что подобные же разрушительные процессы происходят и у нас под носом, в собственной республике. Почему общественность не бьет в набат? Я не припомню случая, когда бы в Дагестане широко и открыто обсуждали эту проблему?
- Почему же. В 1995 году по ходатайству республиканских властей Правительство РФ приняло программу социально-экономического развития южных приграничных районов Российской Федерации в пределах Республики Дагестан. В пункте 5..19 этой программы как раз-таки говорится о восстановлении 92-х заброшенных сел. Потом если вы помните были приняты громко анонсированные программы «Юг, «Горы»… Под все это были выделены громадные средства, которые впоследствии были благополучно «освоены», и в результате на сегодняшний день в Южном Дагестане вместо 92-х заброшенных сел мы имеем 103. Причем отток горского населения из исконных мест не прекращается. Сейчас, к примеру, на грани исчезновения находится аул Ухул, что в Ахтынском районе, который массово покидают коренные жители.
- Неужели настолько ослабли духовные скрепы горцев, славившихся своей необычайной привязанностью к родной земле, что трудности бытия заставляют их переезжать в более обустроенные города и села?
- Отлучать горцев от гор начали не сегодня, и даже не вчера. Наиболее массовое переселение случилось в 40-50-х годах прошлого столетия. Вряд ли у кого повернется язык назвать тот исход добровольным. Дабы сломить упорство горцев, не желавших в одночасье расстаться с родными местами, власть прибегала ко всевозможным ухищрениям. Так, владельцев лошадей и ослов обложили таким налогом, что их стало невыгодно содержать.
Я помню, как мы в детстве после уроков вылавливали пасшихся в ахтынских садах бесхозых лошадей, отпущенных их прежними хозяевами на волю, и катались на них до одури. Осенью их всех переловили и отправили на скотобойню Дербентскогго мясокомбината. А ослов за ненадобностью просто перестреляли.
Оторвав громадную часть горцев от привычной среды обитания, когда управлять ими и контролировать стало проще, власть приступила к выполнению не менее грандиозной задачи: к ослаблению, а в конечном итоге полной ликвидации института тухумства в горном крае. Института, который веками эффективно регулировал внутрисемейные, внутриродовые и межаульные взаимоотношения в дагестанском сообществе.
Впрочем, следует заметить, что процессы расшатывания родовых устоев происходили на только в Дагестане, но и на всей территории бывшего Советского Союза. Вспомните старый советский фильм про большую семью Журбиных, поставленный по одноименному роману Всеволода Кочетова. Когда Илья Журбин отчитывает уже взрослых сыновей и, не прислушиваясь к их мнению, громко заявляет: «Я тут хозяин! Как я скажу, так оно и будет!». В это время к нему незаметно подходит дед Матвей, отец Ильи, слышавший весь этот разговор и в присутствии внуков дает сыну как нашкодившему мальчишке подзатыльник и спрашивает, глядя ему в глаза: «Так кто здесь хозяин?!».
Этот замечательный эпизод довольно наглядно показывает, каковы были прежде семейные отношения и традиции. Семья – это как минимум три поколения: сын, отец, отец отца. И никто не смел оспаривать в ней старшинство деда. Точно так же и в роду. Старейшина рода, являвшийся неким центром притяжения для всех членов рода, невидимыми кровными узами связывал вокруг себя семьи своего тухума. Это он руководил и управлял всем родом и нёс ответственность и за каждую семью, и за каждого ее члена. Фактически разрушив институт тухумства, власть слепила из нас легко управляемых отдельных граждан, условных единиц, иванов не помнящих родства. И потому не следует удивляться тому, что люди покидают родовые гнезда и у нас исчезают села. И не надо путать тухум с кланом, где превалируют совершенно иные ценности и преследуются чаще всего корыстные цели.
Зов предков
- Вашим Фондом запущен проект «Заброшенные села». Расскажите, пожалуйста, подробнее об этом проекте.
- Фонд планирует создание более ста короткометражных документальных фильмов о заброшенных селах. Южного Дагестана. Съёмки будут проводиться непосредственно на месте нахождения покинутых сел. Задача не из легких, мы это понимаем. Придется объездить 10 районов республики и сотни аулов, большая часть которых расположена в высокогорье. Но я уверен, трудности нас не остановят.
Мы будем подробно описывать, снимать и фотографировать все сохранившиеся памятники истории, культуры, архитектуры с обязательным указанием границ, месторасположения каждого памятника в градусах, минутах и секундах посредством GPS. То есть осуществим привязку к общемировой координатной сетке, чтобы любой желающий в будущем имел возможность легко их найти.
- Судя по материалам, размещенных на Вашем сайте, вы довольно часто бываете в заброшенных селах. Какие чувства Вы испытываете, посещая аулы-«призраки»? И что Вас не перестает удивлять?
- Сложно передать, какие чувства испытываешь, когда видишь заброшенные села: пустые полуразвалившиеся дома, заросшие бурьяном дворы и непривычная, такая угнетающая тишина, когда не слышно ни человеческого голоса, ни лая собаки, ни мычания коров…
Не перестает удивлять мастерство наших предков. Просто поражаешься тому, как без связующих компонентов, без глины, без древесины из одного голого камня строили дома и башни, которые потом стояли веками.
Года три тому назад, будучи в Ахтынском районе, я обнаружил два древних захоронения – Реверхюр и Чехархюр. Здесь у меня не поворачивается язык назвать место захоронения людей по научному могильниками. Я пригласил археологов из ДНЦ РАН, и они на основе подъемного материала установили, что возраст этих поселений не менее 5-ти тысячи лет, там до сих пор стоят защитные сооружения. А площадь кладбища занимает почти 20 гектаров.
В одной только долине Мухулар-дере, что всего в пяти километрах от ахтынских бань, было 10 селений. Вокруг селений тысячи гектаров террасовых полей, созданных тяжким трудом предыдущих поколений. Дагестанское террасовое земледелие – это уникальное в своей природе явление, редко встречающееся в других местах планеты. И не случайно академик Вавилов, описывая наше горное земледелие, искренне восхищался способностями и талантами наших предков.
- Неужели до сих пор не нашлось ни одного «сумасшедшего», который решился бы вернуться в заброшенный аул и попытался возродить родовое гнездо?
- Был у меня хороший знакомый Шахлар, к сожалению, в прошлом году его не стало. Он был одним из первых, кто в начале 90-х годов вернулся в родной Маза и поселился вместе с супругой в отцовском доме. Хотя вполне мог тихо и спокойно доживать свой век рядом с детьми и внуками. Его абсолютно не тревожило почти полное отсутствие благ цивилизации. Арендовал 120 гектаров пастбищ и выращивал телят. Никакими преференциями он не пользовался, выплачивал положенные налоги, платил арендную плату. Мы часами бродили с ним по пустым улочкам Маза, он останавливался у каждого дома, называл имена тех, кто здесь проживал и кем они ему приходились. Он до последнего надеялся, что его примеру последуют и другие мазинцы и вернутся в родной аул. Теперь в Маза проживают уже несколько семей. Видимо, такие понятия, как зов предков, зов родной земли, не просто лишь пустые фразы.
Когда на сайте Фонда я разместил фотографии заброшенного села Лугар, как потом мне рассказывали, увидевшие их пожилые лугарцы, родившиеся там, не могли сдержать слез от волнения. Жители села в свое время были переселены в Хачмазский район Азербайджана. Сейчас они компактно проживают на улице Али Байрамова в Хачмазе. Многие из них горят желанием посетить родные места, поклониться могилам близких людей. Но Лугар, так же как и Маза, находится в 15-километровой пограничной зоне и попасть туда жителю другой страны довольно проблематично.
- Но согласитесь, желающих вернуться в покинутые аулы лиши единицы, и среди них практически нет молодежи. Возможно ли вообще возрождение заброшенных сел и какова должна быть роль государства в решении данной проблемы?
- Для чего же существует в нашем правительстве громадный экономический блок? Тот же, скажем, Комитет по развитию и поддержке малого и среднего предпринимательства. Возьмем, к примеру, аул Маза. Там 20 тысяч плодороднейших земель. Пусть объявят конкурс, наберут и направят туда 20 семей. Раздадут каждой семье по тысяче гектаров, помогут с техникой, дадут на откорм крупный рогатый скот, агрономы подскажут, где что лучше сажать, помогут с реализацией выращенной продукции, и посмотрим через 5-10 лет возродится ли село. Я лично нисколько в этом не сомневаюсь.
- Вы знаете сколько стоит в Москве и Санкт-Петербурге килограмм мяса телятины, привезенного из горного Дагестана? Оно дороже даже чем так называемое японское мраморное мясо. Японцы и массаж делают животным, и пивом поят… А наши телята почти круглый год пасутся на альпийских лугах и питаются исключительно лечебно-целебными травами. Отсюда и его особые вкусовые и полезные качества. Почему нельзя наладить этот бизнес у нас в Южном Дагестане?
- Я не берусь судить, насколько наше правительство заинтересовано в возрождении заброшенных сел, но я остаюсь оптимистом и верю, что на карте Дагестана вновь появятся названия аулов, некогда преданные забвению.
Пригород Махачкалы живет без воды и электричества 
Председатель союза писателей Дагестана об одописцах и хинкальной критике 
Эксклюзивное интервью с Рамазаном Абдулатиповым 
Пробить «потолок» 
Выборы в Дагестане: демократия, которая есть, но которую в упор не видят