Одна из огромных проблем Дагестана – возвращение к нормальной жизни тех дагестанцев, кто в свое время был осужден за причастность к «террористической деятельности». Ведь среди них есть и те, кто реально совершал преступления, и те, кто просто «попал под гребёнку».
И если за первыми придётся – хочешь-не хочешь – наблюдать, ведь убеждения могли никуда не исчезнуть, то со вторыми и власти, и общество должны выстраивать диалог. Необходимо отделять реальных экстремистов от тех, кого осудили, чтобы просто пополнить статистику.
Необходимым шагом к этому, безусловно, является спокойный разговор.
Корреспондент «АиФ-Дагестан» приехал в одно из сел в районе так называемой Кадарской зоны, неподалеку от печально прославившегося в 1999 году селения Карамахи. Мой собеседник – Мухаммад, спокойный, уравновешенный человек лет 35. Семь лет назад он был обвинен в «содействии террористической деятельности» (статья 205.1 Уголовного кодекса РФ), и приговорен к заключению на 2 года в колонии общего режима. Мухаммад рассказывает о своём видении религии, о своей жизни после «лагеря», и о своих взаимоотношениях к властям.
Сохраняли религию
- Мухаммад, скажи, почему ты не Магомед? Это ведь более привычное дагестанское имя, думаю, родители именно так тебя назвали?
- Да, в паспорте написано «Магомед», но меня с детства называли именно Мухаммадом. Это имя Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, и каждый раз, когда ко мне обращаются по имени, я чувствую, что я должен говорить и поступать сообразно его словам и поступкам.
- Ваше село издавна отличалось приверженностью Исламу, и при СССР вы не отказывались от религии.
- Наше селение всю историю было независимым, налоги и дань не платило никому. Только выставляло войско, когда на Дагестан нападали. У нас хорошие земли, есть вода, родники, и в 1944 году, когда выселяли чеченцев, нас хотели переселить на их территорию, чтобы наши земли забрать. А в 90-е и нулевые годы наше село объявили ваххабитским, создали нам большую проблему.
Да, наше село всегда сохраняло религию Аллаха. В советское время, когда на хадж могло выехать всего 8-10 человек, среди них наши были. А в 1990 году, когда впервые отпустили в хадж, надо было видеть, что происходило в аэропорту. Об этом кино можно снять, как одна старушка подсаживает на крыло самолета другую, а внутри уже сын её сидит, и он открывает ей аварийный выход, такая давка была у трапа – в самолет зайти не могли.
- Тем не менее, вы не пошли в 90-е годы в зону «чистого ислама», не присоединились к карамахинцам..
- В 90-х годах после Советского Союза устанавливался новый уклад, ребята быстро повзрослели, и вслед за старшими многие решили, что оптимальный вариант - салафитская тема, да. А потом была первая чеченская война...
А в то время, когда создавалась зона шариата вокруг Карамахи и Чабанмахи, мы начали собирать деньги, вооружаться, чтобы их, именно их, боевиков, к нам не подпускать. С нами и работники органов были, мы ополчение собирали.
Карамахинцы построили неподалеку от нас медресе, начали туда собирать жителей соседних сёл. В 99-м году, когда начались известные события, мы собрались и разогнали всех оттуда. У боевиков, которые пришли сюда подтягивать для войны наш джамаат, – у них не получилось!
Суровый урок
- Как ты попал в тюрьму? За что? И как прошёл лагерь.
- После событий 99 года у нас спокойнее не стало. Несколько наших сельчан, среди которых были и мои друзья, ушли в «лес». Я много общался с ними, говорил о религии. Был молодой, неопытный, не понимал их настоящих целей, до конца не понимал Ислам. Я и сейчас всё не понимаю, изучать религию надо всю жизнь, но я стал взрослее и понимаю сейчас, что можно, а что нельзя, что справедливо, а что нет. Наверное, мне повезло, что я не ушел вслед за ними, я просто им помогал продуктами, лекарствами, деньгами, за что меня и осудили.
В лагере был свой «джамаат», никто нам не мешал молиться, учить Коран, изучать религию. Но именно в лагере я задумался, правильно ли я поступаю, верно ли живу? И к окончанию срока принял для себя решение – жить спокойно, мирной жизнью, найти работу, создать семью, растить детей, и делать всё ради довольства Аллаха, как я это понимаю, без войн, без крови, без такого «джихада», о котором говорили мои бывшие друзья. Мне как-то рассказали притчу, как молодой человек попросил Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, отправить его на джихад, и ему ответили – у тебя живы старые родители, помогай им, это и есть твой джихад, служение Всевышнему.
Вот так я и живу, родители рядом со мной, чем могу, я им помогаю.
- Говорят, что в «лес» уходят из-за несправедливости жизни, из-за того, что в Дагестане нет работы…
- Это в Дагестане нет работы?! В Дагестане стало мало людей, которые хотят работать за станком, ремонтировать машины, строить дома, заниматься физическим трудом. Все хотят в министерства, командовать, сидеть за бумажками. Я лично открыл ремонтную мастерскую, сам моторист хороший.
Знаешь, как трудно найти специалистов- ремонтников. Точно так же трудно подобрать людей для простой работы – мыть машины. Я открыл мойку машин. Шикарная мойка, всё оборудование есть, никто не хочет работать…
Не знаю, почему, наши люди стали ленивыми…
Перспективы и образование
- У тебя трое детей. Бывает так, что религиозные люди не хотят образования своим детям – мол, достаточно им медресе и исламского знания.
- У меня в 6 лет девочка пошла учиться в школу, не в подготовительный, а в первый класс. В классе такая жёсткая учительница, и она её полюбила за то, что моя дочь отличница. Старшая дочь – участница олимпиад, вон шкаф полный её грамотами! Мои дети обязательно поступят в вузы, но сидя здесь, в город я девочек не отпущу. Когда подрастут, закончат школу, наверное, и перееду в город, потому что это очень важно, чтобы дети получили хорошее образование, стали специалистами.
Было время, когда я работал в городе. Утром пошел в цех, вечером домой, посидел со своей семьей, отдохнул. А тут, видишь, мастерская прямо во дворе. Ни ночью, ни днём покоя нет. Тук-тук-тук в дверь, на эвакуаторах машины привозят в любое время. Так что, скорее всего, уеду, если найду, кого тут оставить. Жена довольна будет, если мы уедем отсюда. В городе я могу за ту же работу гораздо больше выручить – цены другие. Только родителей надо уговорить перебраться с нами вместе. Главное, чтобы профучет не мешал жить и работать…
- Профучет? Говорят, его уже нет.
- У нас многое говорят, и разное говорят. Я не знаю, как это назвать, но после лагеря спокойствия было мало. Где-то что-то произойдет, в соседнем селе, в районе, - жди гостей. Уехал кто-то с улицы в Сирию, - жди гостей! Видели в твоем квартале непонятных людей, - опять жди гостей! Сколько раз меня забирали, часами держали в кабинетах, брали отпечатки пальцев. Я говорю – зачем вам столько их копить, мои пальцы не меняются же! Молчат, не отвечают.
Ехал как-то в Махачкалу показать врачу маленького ребенка, жена тоже в машине. Остановили на посту, и задержали на несколько часов. Допросы, отпечатки, время уходит. Я не выдержал и сказал: «Если с моим больным ребенком что-нибудь случится, кто ответит?! Дайте ваши данные, чтобы я потом вам предъявил это!» Отпустили…
В последние годы власти поняли, что я не воюю с ними, и, надеюсь, что меня вычеркнули из списков, потому что меня никто не беспокоит. Я не прячусь, у меня мастерская, и все в округе знают, где я живу и где бываю. Мы каждый религиозный праздник отмечаем вместе с Махачкалой, с Муфтиятом. Ураза, Курбан — никогда не выделяемся. Я работаю день и ночь, чтобы прокормить семью. Жена дома занимается детьми, старшие учатся, ждем скоро пополнения в семье, и всё, ин ша Аллах, будет хорошо.
Я не кровожадный: На что готовы художники ради вдохновения? 
«Зомбированная» молодежь, или история москвички в Махачкале 
Четыре мотива компромата на РПЦ видит протодиакон Кураев 
Как дагестанский художник покорил Китай 
Символ первобытности: Почему в Дагестане распространяется мода на тату?